Дневник обозревателя

Обломов, Чернышевский, шахматы, либералы – из чего выросла мораль Ленина

«Выбить из русского Обломова, немцы – вот кем должны стать русские», «либеральная трусость», «литература Достоевского – дрянь», «главный писатель – Чернышевский». Какие культурные, нравственные, литературные привычки сформировали характер Ленина.

Александр Майсурян в книге «Другой Ленин» пытается проследить культурные, нравственные, литературные привычки, сформировавшие характер вождя.

Ненависть Ленина к русским
Одной из любимых игр юного Владимира были солдатики. Он сам вырезал их из плотной бумаги и раскрашивал цветными карандашами. Затем «воюющие стороны» ставили их на полу в ряд по 10–15 пеших и конных фигурок и поочередно сбивали их маленьким резиновым мячиком. Генералы имели более широкие подставки, чем простые солдаты, и сбить их с ног было труднее.

По воспоминаниям родных, Владимир обычно брал под командование войско американцев-северян. Он зачитывался в то время романом Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».

В 1895 году, знакомясь за границей с вождём русских марксистов Георгием Плехановым, Владимир Ильич между прочим рассказывал ему:
«Я сравнительно до позднего возраста играл в солдатики. Мои партнёры в игре всегда хотели быть непременно русскими и представлять только русское войско, а у меня никогда подобного желания не было. Во всех играх я находил более приятным изображать из себя командира английского войска и с ожесточением, без жалости бил «русских» – своих противников».

Плеханов признался, что в детстве тоже любил игру в солдатики, но всегда сражался за русское войско и воображал себя при этом «русским Наполеоном».

Разумеется, казнь брата произвела на Владимира сильнейшее впечатление. По словам сестры Анны, он сорвал со стены и начал топтать карту России.

Резко оттолкнули Ульянова и либералы. «Владимир Ильич рассказал мне однажды, – писала Крупская, – как отнеслось «общество» к аресту его старшего брата. Все знакомые отшатнулись от семьи Ульяновых, перестал бывать даже старичок-учитель, приходивший раньше постоянно играть по вечерам в шахматы».

«Ни одна либеральная каналья симбирская, – говорил Владимир, – не отважилась высказать моей матери словечко сочувствия после казни брата. Чтобы не встречаться с нею, эти канальи перебегали на другую сторону улицы».

«Эта всеобщая трусость, – продолжала Крупская, – произвела, по словам Владимира Ильича, на него тогда очень сильное впечатление. Это юношеское переживание, несомненно, наложило печать на отношение Владимира Ильича к «обществу», к либералам. Он рано узнал цену всякой либеральной болтовни».

«Ярче всего натура Ильича сказывалась в шахматной игре», – писал П.Лепешинский. Он оставил и более подробное описание одной из партий Владимира Ильича – но не движения фигур по доске, а поведения игроков. «Помню, – вспоминал он (ещё при жизни Ленина), – как мы втроём, т. е. я, Старков и Кржижановский, стали играть с Ильичем по совещанию. И, о счастье, о восторг, Ильич «сдрейфил»! Ильич терпит поражение. Он уже потерял одну фигуру, и дела его очень неважны. Победа обеспечена за нами.

Рожи у представителей шахматной «Антанты» – весёлые, плутовские.

Ленин сидит в застывшей позе над доской, как каменное изваяние, олицетворяющее сверхчеловеческое напряжение мысли. На его огромном лбу, с характерными «сократовскими» выпуклостями, выступили капельки пота, голова низко наклонена к шахматной доске, глаза неподвижно устремлены на тот уголок, где сосредоточен был стратегический главный пункт битвы.
По-видимому, если бы кто-нибудь крикнул тогда: «пожар, горит, спасайтесь», он бы и бровью не шевельнул. Цель его жизни в данную минуту заключалась в том, чтобы не поддаться, чтобы устоять, чтобы не признать себя побеждённым. Лучше умереть от кровоизлияния в мозг, а всё-таки не капитулировать, а всё-таки выйти с честью из затруднительного положения.

Ещё один «любимый» литературный образ Ленина – помещик Илья Ильич Обломов из одноименного романа Гончарова.
По Ленину, Обломов – это почти что воплощение России, русского человека. Он говорил в одной из речей в 1922 году:

«Был такой тип русской жизни – Обломов. Он всё лежал на кровати и составлял штаны. С тех пор прошло много времени. Россия проделала три революции, а всё же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист. Старый Обломов остался, и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел».

И после всех революций Россия, по Ленину, осталась «обломовской республикой».
В сочинениях Ленина пестрят упоминания «русской обломовщины», «наших проклятых обломовских нравов», «проклятой привычки российских Обломовых усыплять всех, всё и вся».

«Вот черта русского характера: когда ни одно дело до конца не доведено, он всё же, не будучи подтягиваем из всех сил, сейчас же распускается. Надо бороться беспощаднейшим образом с этой чертой. Я не знаю, сколько русскому человеку нужно сделать глупостей, чтобы отучиться от них».
«Русский человек – плохой работник по сравнению с передовыми нациями».
«По части организаторских способностей российский человек, пожалуй, самый плохой человек». «Мы дьявольски неповоротливы, мешковаты, сколько ещё у нас обломовщины, за которую нас ещё неминуемо будут бить». »

Вячеслав Молотов вспоминал: «Ленин говорил:
«Русские ленивы. Поболтать, покалякать – это мы мастера! А вот организовать». «По-моему, – писал Ленин в 1922 году, – надо не только проповедовать: «учись у немцев, паршивая российская коммунистическая обломовщина!», но и брать в учителя немцев. Иначе – одни слова».

Одной из характерных черт Владимира Ильича, – писала Мария Ульянова, – была большая аккуратность и пунктуальность. Вероятно, эти качества передались Владимиру Ильичу по наследству от матери. А мать наша по материнской линии была немка, и указанные черты характера были ей свойственны в большой степени».

Владимир Ильич признавался: «Явно реакционная гадость, подобная «Панургову стаду» Крестовского, терять на неё время у меня абсолютно никакой охоты нет. Перелистал книгу и швырнул в сторону. Такая литература мне не нужна – что она мне может дать? На эту дрянь у меня нет свободного времени».

Немногим лучше относился он и к другим произведениям писателя. О «Братьях Карамазовых» вместе с «Бесами» высказывался так: «Содержание сих обоих пахучих произведений мне известно, для меня этого предостаточно. «Братьев Карамазовых» начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило».

Роман «Преступление и наказание» Владимир Ильич, впрочем, прочитал. Один из товарищей в пылу спора как-то заметил ему:

- Так легко можно дойти до «всё позволено» Раскольникова.

- Какого Раскольникова?

- Достоевского, из «Преступления и наказания».

- «Всё позволено»! – с нескрываемым презрением подхватил Ленин. – Вот мы и приехали к сантиментам и словечкам хлюпкого интеллигента, желающего топить революционные вопросы в морализирующей блевотине. Да о каком Раскольникове вы говорите? О том, который прихлопнул старую стерву ростовщицу, или о том, который потом на базаре в покаянном кликушестве лбом всё хлопался о землю? Вам может быть, это нравится?»

«Ничто так не претило Ленину, – замечал Л.Троцкий, – как малейший намёк на сентиментальность и психологическое рассусоливание». «... копанье и мучительнейший самоанализ в душе ненавидел», – подтверждала это отношение Н.Крупская.

Чересчур пристальное внимание к тёмным сторонам человеческой души Ленина отталкивало, в одном из писем он называл это «архискверным подражанием архискверному Достоевскому». И добавлял, поясняя свою мысль: «Мне пришлось однажды провести ночь с больным (белой горячкой) товарищем – и однажды «уговаривать» товарища, покушавшегося на самоубийство (после покушения) и впоследствии, через несколько лет, кончившего-таки самоубийством. Но в обоих случаях это были маленькие кусочки жизни обоих товарищей. А выискивать в жизни подобные «кусочки», чтобы соединить их все вместе – значит, малевать ужасы, пужать и своё воображение, и читателя».

Н.Вольский отмечал, что Владимир Ильич «с полнейшим равнодушием относился к указанию, что то или иное лицо грешит по части личной добродетели, нарушая ту или иную заповедь праотца Моисея. Ленин в таких случаях – я это слышал от него – говорил: «Это меня не касается, это Privatsache» или «на это я смотрю сквозь пальцы».

В 1904 году один из большевиков попал в неприятную историю: просадил партийные деньги в публичном доме (как тогда выражались, «лупанарии»). Ленин по этому поводу заявил, что, не будучи попом, проповедями с амвона не занимается, и поэтому на происшествие смотрит сквозь пальцы.

«Если Икс пошел в лупанарий, – заметил он, – значит, нужда была, и нужно полностью потерять чувство комичности, чтобы по поводу этой физиологии держать поповские проповеди».

Владимир Ильич одобрил поступок большевика Виктора Таратуты, который женился на богатой невесте. Благодаря этому партия вполне законно получила крупную сумму.

- Но каков Виктор? – возмущался этой женитьбой один из знакомых Ленина. – Ведь это подло по отношению к девушке?

- Тем-то он и хорош, – улыбаясь, возразил Владимир Ильич, – что ни перед чем не остановится. Вот вы скажите прямо, могли бы вы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошёл. Это человек незаменимый!

«Партия, – заметил Ленин, – не пансион благородных девиц. Иной мерзавец может быть для нас именно тем полезен, что он мерзавец».

(Разумеется, это не полный перечень фактов и явлений, сформироваших Ленина. В одной из ближайших публикаций мы продолжим эту тему).

+++

Ещё в Блоге Толкователя о Ленине:

Ленин использовал в практике от 130 до 150 псевдонимов. Но, как известно, остановился он на «Ленине». Историки до сих пор гадают, чем был обусловлен такой выбор. Одна из версий –
Ильич так назвался в честь немецкого монастыря Ленин, известного верующим европейцам своим «Ленинским пророчеством».