Прямо надо сказать, история Юрия Юрченко и драматична и (даже) романтична. Так и напрашивается на хороший сценарий для увлекательного кинофильма. Однако всё описанное не вымысел, а тяжёлый жизненный опыт. Особенно обратил бы внимание на жёсткий военный порядок и дисциплину, которые господствовали в славянском ополчении Игоря Стрелкова. А также и на то, как очень рано это ополчение стало крайне нежелательным явлением в глазах кремлёвцев.
"Пока майданствующая Украина мечтает о Европе, иные из европейцев отправляются на Донбасс, чтобы встать в ряды ополчения. Один из них – русский гражданин Франции Юрий Юрченко 1955 г. р., поэт, драматург, актёр. Последней каплей для него стало письмо погибшего российского добровольца, посмертно опубликованное в Интернете: парень писал, что не может более прятаться за заботу о семье. Прочитав это, решился и Юрий. Жене и дочери не признался – сказал, что едет в Кишинёв на фестиваль в честь дня рождения Пушкина. Прибыл в Донецк и записался в ополченцы.
В первые три дня вместе с другим европейцем-добровольцем – русским гражданином Германии – сосредоточился на подготовке информационных сообщений, чтобы донести до Европы неизвестные ей факты и суждения. А после отправился на передовую – в Славянск.
«У меня была военная подготовка, – говорит Юрий с иронией. – Я в детстве охотился с ружьём в тайге, в Магаданской области. Какое-никакое знакомство с оружием. Собственно, в Славянске на блокпостах ополченцы стояли как раз с охотничьими ружьями. А Кургинян рассказывал про какие-то горы автоматов, которые якобы оставил в Славянске Стрелков».
Первое, что удивило Юрия в осаждённом городе: ничтожное присутствие российских добровольцев.Более 90% ополченцев – жители города и округи. «По прибытии я прошёл курс «молодого бойца», – рассказывает Юрченко. – Такой инструктаж проводят местные. Если в Новороссии и присутствуют российские инструкторы, то они отвечают за более серьёзную подготовку. Впрочем, я их не встречал. Мне лишь известно (не знаю, секрет это или нет), что ополченцам из Донецка помогали в Ростове осваивать захваченные танки и артиллерийские орудия».
Узнав, что Юрий писатель, начальник штаба пожелал сберечь его для пропагандистской работы. Но писать с чужих слов Юрченко не захотел (он мог делать это и во Франции, не отходя от компьютера). И стал первым официальным военкором в рядах ДНР – добывал информацию собственноручно.
Отход из Славянска Юрий вспоминает с болью: «Людей хватало – не хватало оружия. У «Оплота» Захарченко в Донецке были и танки, и артиллерия. «Восток» Ходаковского тоже был достаточно экипирован. Но чем они там заняты? Мне повезло: я был в Славянске, я видел чистую войну. Видел командира, который только воевал, не занимался бизнесом, ничего ни у кого не «отжимал». По законам военного времени он расстрелял двух командиров-мародёров. В Славянске был железный порядок, никакого разбоя, никаких ограблений. Розу на клумбе сорвать не могли – приходили спрашивать разрешения… В общем, когда мы вошли в Донецк, мне было с чем сравнивать. Я увидел бардак. Пьянь, казино, путаны… Стрелков стал арестовывать в Донецке ополченцев, которые вели себя неподобающим образом, – к нему сразу пожаловали местные командиры: мол, не трогай их, это наши лучшие бойцы!.. В итоге Стрелкова отозвали в Москву. Будучи офицером, пусть и отставным, он не мог не подчиниться».
В течение полутора месяцев после отхода из Славянска Юрий ездил по другим местам, где шли бои: Шахтёрск, Снежное, Саур-Могила, Иловайск. В Иловайске пообещал диабетику, мирному жителю, лекарство. Ходил по госпиталям в Донецке, искал, нашёл. Военкоровские машины разъехались, пришлось добираться в Иловайск на попутках.
– В той «газели» было шестеро ополченцев-автоматчиков, – говорит Юрий. – Я подумал, знают, как ехать. Оказалось, нет. Вижу – двигаемся по дороге, которая должна быть перекрыта украми. Старший молчит. Ну, думаю, и я лезть не буду. Только пистолет достал на всякий случай… Внезапно – дикий обстрел. Со всех сторон машину прошивают. Она подпрыгивает – видимо, стреляют из миномётов. Чудом проскочили. Никого не ранило! Ликуем! Я веду съёмку, смотрю на всё сквозь камеру… И вдруг понимаю, что машина встала. Поднимаю глаза. Вокруг всё пёстро от жёлто-голубых повязок и касок. Человек тридцать. Торчат стволы – автоматы, ручные пулемёты.
Я вырос на советских фильмах, советской литературе – сдаваться в плен нельзя… Сижу в глубине машины, им меня почти не видно, уж точно не видно мой пистолет. Они на взводе, разгорячённые – хорошо, что сразу машину не расстреляли. Стоит мне выстрелить (в себя или в кого-то из них) – сейчас же откроют по всем нам огонь. А все шестеро ополченцев молоды: от 20 до 30 лет. Не знаю, как бы сложилось, будь я один. Но в тот момент я подумал: так нечестно, я-то пожил, а они нет. Всё это какие-то секунды… Решаю, что пистолет украм отдавать нельзя, и прячу его между спинок сидений. Прячу и думаю: если сейчас он грохнется, то они дрогнут и всем нам хана… Туда же прячу телефон с дээнэровскими номерами».
Спасение – откуда не ждали
Бойцы ВСУ вытащили Юрия и других ополченцев из машины, повалили на землю, стали пинать, избивать прикладами, вонзать им штыки в ноги. Гоняли их по мосту под прицелом снайперов ополчения. Безрезультатно пугали незаряженным пистолетом у виска, требуя ценную информацию. Затем отвезли в свой штаб – в какую-то школу. Юрия со сломанными рёбрами и сломанной ногой поместили в железный шкаф во дворе школы. Там, в темноте, он познакомился с пленным Мирославом – словаком по национальности, гражданином Словакии.
«Эта группа укров была окружена, школу обстреливали. Каждую ночь они собирались прорываться и выводили нас на расстрел, однако в эти моменты ополченцы прекращали стрельбу, и укры решали остаться в школе ещё на сутки. А днём во двор школы, рядом с нашим ящиком, прилетали мины. Думать о смерти нельзя было – с ума сойдёшь. Мы просто смирились и сохраняли постоянную готовность к смерти на тот случай, если укры внезапно всё-таки решат нас застрелить. Нельзя было позволить им застать себя врасплох, показать страх, – рассказывает Юрий. – Из еды предлагались печенье и консервы. Я ничего не ел все эти шестеро суток. С моей ногой и рёбрами добраться до сортира я не имел возможности, а таскать меня они вряд ли бы стали – пристрелить могли, да и унижаться перед ними не хотелось.Я только воду пил, благо нам оставляли бутылки пустые. Мирослав выносил их».
В той группе вэсэушников был грузин Ираклий – начальник разведки Саакашвили до войны 2008 года. Когда он допрашивал Юрия, выяснилось, что поэт окончил Грузинский государственный университет театра и кино, играл в театрах Тбилиси, издал в Грузии свою первую книгу. На вопрос, говорит ли он по-грузински, Юрченко прочёл в оригинале стихотворение грузинского классика Галактиона Табидзе. Оказалось, что Галактион и Ираклий родились в одной деревне…
«В последний момент, когда вэсэушники решили покинуть школу и расстрелять пленных, Ираклий спас нас и отвёз в Курахово, в другой штаб ВСУ. Там пленные спали в подвале, на кафельном полу, на каких-то куртках. Мне с моими переломами досталась деревянная скамья. Кормили нормально, правда, повар был садист, захаживал к нам иногда, – вспоминает Юрий. – Следователь говорил мне: чтобы нам не подделывать твой стиль, напиши, что про фосфорные бомбы ты выдумал по указке Москвы (фосфорные бомбы запрещены конвенцией. – Ред.). Я отвечал: никто не поверит, я же гражданин Франции, Москва мне не указ… Нередко бойцы, только что потеряв своих соратников, приходили к нам и угрожали автоматами. А я по вредности своей как начну полемику раскручивать – про майдан, про Одессу. Через пару часов глядишь, а вэсэушник совсем другой человек уже. Автомат в стороне. Говорит: как же так, Юра, мы ведь могли бы не воевать, а вот так же сидеть и разговаривать, пусть и не соглашаясь…»
Через неделю пребывания Юрия в Курахово следователь отлучился, и Ираклий тайно вывез поэта. Ещё неделю он возил Юрия под вымышленным именем из штаба в штаб, из больницы в больницу, после чего обменял на трёх грузин и ещё двух командиров украинского батальона «Донбасс».
«Ираклий сказал, что я могу не скрывать его имя и эту историю. Да, он убеждённый противник России, но тем не менее он спас нас, смертников. Может быть, однажды мы с ним встретимся в бою, но стрелять друг в друга не будем, я в этом не сомневаюсь, – говорит поэт. – Когда я лежал в московском госпитале, меня навестил Стрелков и отдал мне свою медаль «За оборону Славянска». Разумеется, в Москву приехала моя супруга. Она всё поняла правильно. Хоть она у меня и француженка, но более русская, чем многие русские…»
Сейчас Юрий находится в Москве, работает над новым спектаклем. О дальнейших военных планах говорит туманно: «У меня нет ясной картины того, что там происходит. Будь там Стрелков, я был бы там».
А словак Мирослав, которого Юрий по-братски называет «сошкафником», живёт сейчас в его московской квартире и пытается получить политическое убежище. За участие в боевых действиях на Донбассе ему грозит в Словакии тюремный срок."
