что Вагнер многому научился у своего друга Михаила Бакунина, которого он совершенно справедливо оценивал больше с эстетической стороны, чем как реального политика.
Влияние Бакунина на Вагнера хорошо передают его личные воспоминания о нём, полные восхищения личностью великого русского революционера. - http://www.wagner.su/ownlit1
Некоторые отрывки трудно не процитировать:
"Считая этот мир наименее испорченным цивилизацией, он отсюда ждал возрождения человечества. Свои надежды он основывал на русском национальном характер, в котором ярче всего сказался славянский тип. Основной чертой его он считал, свойственное русскому народу, наивное чувство братства. Рассчитывал он и на инстинкт животного, преследуемого человеком— на ненависть русского мужика к его мучителям, к дворянам. В русском народе, по его словам, живет не то детская, не то демонская любовь к огню, (вообще-то любовь к огню всегда присуща всем святым, пассионариям и революционерам) и уже Растопчин построил на этом свой план защиты Москвы при нашествии Наполеона. В мужике цельнее всего сохранилась незлобивость натуры, удрученной обстоятельствами. Его легко убедить, что предать огню замки господ со всеми их богатствами—дело справедливое и богоугодное. Охватив Россию, пожар перекинется на весь мир. Тут подлежит уничтожению все то, что, освященное в глубине, с высоты философской мысли, с высоты современной европейской цивилизации, является источником одних лишь несчастий человечества. Привести в движение разрушительную силу— вот цель, единственно достойная разумного человека. Развивая свои ужасные идеи и заметив, что я страдаю глазами, Бакунин целый час держал, несмотря на мое сопротивление, свою широкую ладонь против резкого света лампы. Разрушение современной цивилизации—идеал, который наполнял его энтузиазмом. Он говорил лишь об одном: как для этой цели использовать все рычаги политического движeния, и его планы нередко вызывали у окружающих веселые иронические замечания. К нему приходили революционеры всевозможных оттенков. Ближе всего ему, конечно, были славяне, так как их он считал наиболее пригодными для борьбы с русским деспотизмом. Французов, несмотря на их республику и прудоновский социализм, он не ставил нивочто."
- Вагнер совершенно правильно понял первооснову идей Бакунина как начало эстетическое, как стремление Художника к устранению дисгармонических диссонансов и сотворение новой эстетической сверх реальности. Вагнер хорошо распознал в музыке революции пафос оргиастического разрушения, но именно это и исповедовал Бакунин: Страсть к разрушению есть вместе и творческая страсть» («Die Lust der Zerstorung ist eine schaffende Lust»).
Вообще говоря, Вагнер многому научился у Бакунина, например пламенному антисемитизму, истоком которого у обоих было чисто маркионитское восприятие христианства - мол, идеалы его хороши и возвышены, но совершенно бессильны и неосуществимы. Это прекрасно видно из воспоминаний самого Вагнера о Бакунине:
"Все эти ужасные речи смущали особенно потому, что с другой стороны Бакунин обрисовывался, как человек, относившийся ко всему с тонкою и нежною чуткостью. Мои отчаянные беспокойства об искусстве, мои идеальные стремления в этой области, были ему понятны. Но он отклонял всякую попытку с моей стороны ближе познакомить его с моими задачами. О работе над “Нибелунгами” он не хотел слышать ничего. Под влиянием Евангелия я набросал для идеальной сцены будущего трагедию под названием: “Иисус из Назарета”. Бакунин просил меня пощадить его и не знакомить с этой вещью. Но так как мне все же удалось устно передать ему сущность моего замысла, он пожелал мне успеха, но усиленно просил, чтобы Иисуса я обрисовал человеком слабым. Что касается музыки, он советовал при композиции, варьировать лишь один текст: пусть тенор поет: “обезглавьте его!”, сопрано: “повесьте его!”, а неумолкаемо гудящий бас:—“сожгите, сожгите его!”. Однажды мне удалось уговорить его прослушать первые сцены “Летучего Голландца”. Я играл и пел, и этот страшный человек обнаружил себя тут с совершенно неожиданной стороны. Он слушал музыку внимательнее всех других. А когда я сделал перерыв, он воскликнул: “Как прекрасно!”. И просил играть еще и еще. Так как ему приходилось вести печальную жизнь, скрывающаяся от преследований беглеца, я иногда зазывал его вечером к себе. Жена подавала к ужину нарезанную мелкими кусками колбасу и мясо, и вместо того, чтобы, по саксонскому обычаю, экономно накладывать их на хлеб, он сразу поглощал все. Заметив ужас Минны, я осторожно стал поучать его, как у нас едят это блюдо. На это он ответил с улыбкой, что поданного на стол достаточно, что, хотя он чувствует свою вину, ему надо позволить справиться с блюдом по-своему. Не нравилось мне также, как он пил вино из небольшого стакана. Вообще он не одобрял этого напитка. Ему была противна та филистерская медленность, с какою благодушный обыватель напивается допьяна, поглощая вино маленькими дозами. Хороший стакан водки приводит к той же цели, быстро и решительно. Ненавистнее всего была для него рассчитанная умеренность, умышленно медленный темп наслаждения. Истинный человек стремится только к самому необходимому удовлетворению своих потребностей. Существует только одно наслаждение, достойное человека: любовь."
- Однако несмотря на своё маркионитство Бакунин всё же выделял Христа и ап.Павла из ненавистного ему еврейского мира (смотрите его "Федерализм, социализм и антитеологизм").
Что же касается Вагнера, то по некоторым свидетельствам (правда, не совсем безупречным и пристрастным) маркионитство приводило музыкального гения иногда до демонических креативов, которые даже возмутили Ф.Ницше: http://www.vestnik.com/issues/2003/0903/win/shtilman.htm
"Юрий Аранович исследовал оригинальные тексты «Парсифаля». Там он тоже обнаружил удивительные вещи.
В «Музыкальном энциклопедическом словаре» (Советская энциклопедия, 1990 г.) дается характеристика оперы «Парсифаль» как «христианской Мистерии». Посмотрим, что писал сам автор о своем видении замысла оперы. (В тех же письмах Козиме):
«Перед исполнением «Парсифаля» на сцене должна быть разыграна мистерия, в которой тело Христа будет сожжено вместе с другими евреями, как символ избавления от еврейства вообще». Надо признать, что замысел автора довольно далек от «христианской мистерии».
И далее: «звуки уничтожения, которые я написал для литавр в соль миноре, олицетворяют гибель всего еврейства, и, поверь, я не написал ничего прекраснее».
А вот оригинальный текст в «Парсифале» — в 3-м акте, в сцене встречи Кундри и Парсифаля: «Чья кровь на твоих руках? — спрашивает она. — Если это еврейская кровь, то добро пожаловать в мой дом».
Следует отметить, что тогдашнее немецкое общество было еще не готово к таким «новациям», и как приведенный отрывок, так и идею сожжения тела Христа пришлось оставить. Это, правда, никак не повлияло на Вагнера и не поколебало его веру в своё мессианское предназначение в достижении великих целей."
В письме Ницше Вагнеру: "Реакция Ницше на это была нормальной и честной. Ницше написал Вагнеру, что только за это последнее предложение Вагнер достоин того, чтобы умереть в тюрьме, а не в собственной постели. «Вы не человек. Вы просто болезнь», — написал он. «Парсифаль» (последняя опера Вагнера — А.Ш.) — это черная месса»."
- Надо признать, что мнение великого "антихриста" Ницше выглядит здесь вполне адекватно и здраво. О чём говорит это падение великого человека? - Только об одном: богоборческие страсти до добра не доведут, какими бы благими и возвышенными они изначально не казались.
В процессе последующих исторических событий с предельной ясностью обнаружилось, как опасно соединять и совмещать вместе Искусство и Революцию, или проще, эстетическое дионисийское начало и политическую реальность.
Вначале воду мутят действительно великие гении или великие бунтари, а потом верховодят неудачливые художники и недоучившиеся семинаристы.