Дневник обозревателя

Будущее России, о котором мечтал Хомяков, должно было стать преодолением «разрывов» русской истории. Он надеялся на «воскресение Древней Руси», хранившей по его убеждению, религиозный идеал соборности, но воскресение – «в просвещенных и стройных размерах», на основе нового исторического опыта государственного и культурного строительства последних столетий.
Умер Алексей Степанович Хомяков в с. Ивановское 23 сентября (5 октября) 1860.

Трудно переоценить идейно-философское значение этого мыслителя в истории Русской мысли. Фактически, он и возглавляемое им направление - славянофильство (которое сами славянофилы называли "русским направлением"), было первым, и к сожалению последним, системным проявлением идеологии русского национализма на общественной или публичной арене. После славянофилов в российской культурной элите победили или либеральные западники, или социалистические утописты также западнического толка. До сего дня русская национальная интеллигенция не может осознать значение национальных идей Хомякова, однако без них, в чём я твёрдо уверен, абсолютно невозможно создать никакой внятной и разумной национальной идеологии. Это особенно хорошо видно по убожеству современной "националистической" мысли, погрязшей в мелкотравчатых западнических идеологемах и постмодернистских схемах. Русский национализм может быть обоснован только собственными идеологическими и религиозными рессурсами, как это и предпринял А.С.Хомяков в своей грандиозной мифо-идеологической историософии ("Записки о мировой истории" до сих пор полностью не переизданной). Великий мыслитель прекрасно осознавал, что великому народу бессмысленно в жалобах и нытье искать сочувствие в чуждой среде. Обоснование своих исторических и национальных притязаний можно только идеологической мифологией, способной побудить к пассионарному действию. Точно также как "смысл жизни" отдельного человека способен обеспечить только религиозный миф, равным образом, смысл национальной жизни (т.е. доктрину национализма) способен обеспечить новый национальный миф, отметающий в национальной среде все сомнения и колебания. Следуя за Шеллингом Хомяков смело сакрализировал всемирную историю, превращая её в русскую разновидность русского "священного писания".
Тварь ли я дрожащая, или право имею - на этот вопрос у Хомякова был однозначный ответ: праславяне (ваны, венды, венеды) были прямыми наследниками "первоначального предания", они были истинным богоизбранным племенем, которое призвано самим Богом-Творцом  быть "брахманами запада" и хранителями истины "иранского учения". В хомяковской историософии очень характерен приоритет воли и духа над презренной эмпирической реальностью. Творческой силой, преображающей мир, обладает только волящий разум, который из ничего способен творить нечто.
"Беспристрастный разбор древних религий даёт нам новое правило для их коренного разделения: отстраняя случайности изложения и формы, в которых они дошли до нас, мы находим, - утверждал А.С.Хомяков, - что главный их характер определяется не числом богов, и не обрядами богослужения, и даже не категориями ума (знающего), но категориями воли." 
А что самое трудное, почти невозможное предстоит ещё с петровских времён в русско-российской истории? - Конечно же, её чудовищные разрывы и разломы. Только подвиг воли, воодушевлённый национальным мифом,  может в состоянии преодолеть их, соединив в новом и преображённом органическом единстве Старое с Новым.
Нельзя сказать, что в своём мифотворческом методе Хомяков обладал какой-то исключительной оригинальностью. Так или иначе все пробуждаемые к жизни национальные движения создавали свои мифо-идеологические концепции, можно, например, вспомнить индийского националиста Б.Г. Тилака "Арктическая родина в ведах", по сути дела таким же мифотворцем был и Гегель, пытавшийся доказать авангардную роль германской нации чисто рациональными способами, вполне в соответствии со своим немецким национальным духом. Впрочем, так и должно быть. А.С.Хомяков пытался создать основу новой национальной доктрины путём творческой интерпретации русского православия, всячески выделяя в нём активные и волевые моменты (кстати говоря, дух презренного византизма Хомяков недолюбливал не меньше чем Чаадаев или Пётр Первый). Хомяков лично как человек и как идеолог искал в религии не утешения в созерцательной пассивности, но мощный стимул для активного действия. Богословие А.С.Хомякова насквозь является богословием мужественного, волевого типа, да и само христианство он считал религией не "женщин и детей", но мужей,  воинов и борцов. (В этой связи, Н.Бердяев справедливо отмечал воинственный настрой идеологической поэзии Хомякова).
У этого великого мыслителя можно найти очень много интересных тем для дальнейшей их интерпретации, но до сего дня наша национальная общественность уклоняется от изучения идейного наследия А.С.Хомякова. Повидимому, время ещё не пришло.