Но сколько возмущённых комментов на этот пост совколюбов и сталинистов. - Хотя Соловки исторически являются первым и ещё по сути ленинским типом истребительно-лагерного террора. Именно Ленин давал указание о тотальном истреблении "гвардии революции", т.е. участников кронштадского восстания, что и было осуществлено в 1923-25гг.
Сталин лишь далее этот опыт развивал и совершенствовал до уровня знаменитого ГУЛАГа.
Тем не менее, как не хочется знать всю подлинную правду о своей истории, а может быть и о поколениях своих родичей и близких. И это понятно. Одна публикация о 40тыс. бывших работниках НКВД сколько шума наделала.
Как прав был Иван Солоневич, который очень кратко и очень точно охарактеризовал самую суть советчины - "Диктатура сволочи" - http://www.lib.ru/POLITOLOG/SOLONEVICH/diktatura2.txt_with-big-pictures.html
Однако карательно-истребительный опыт Соловков важен потому, что является своеобразным архетипом не только всей будущей системы ГУЛАГА, но всей последующей советчины с её рабовладельческими "трудовыми подвигами" и "великими стройками".
К сожалению, недостаточно внимания уделяется воспоминаниям о Соловках Никонова-Смородина (в 1933г. чудом удалось уйти в Финляндию), а между тем его свидетельства пожалуй посильнее воспоминаний Лихачёва.
Не без чёрного юмора описывает Смородин посещение Горьким Соловков в сопровождении чекистов. Естественно "буревестник революции" всё прекрасно понимал и всё прекрасно видел, но послушно исполнял уготованную ему роль лжесвидетеля: http://coollib.com/b/332225/read
"Максим Горький появился у нас в самый разгар работы. Я в этот день занят был на относке кирпича. Приостановился у сушильных навесов. Вижу: у дома зава, где бывает утренний развод, группа военных (чекистов), среди них высокая фигура:
— Максим Горький.
Группа подошла к дому и остановилась у «стенной газеты». Ее сфабриковал с нашей помощью, присланный из Кремля агент «культурно-воспитательной части» — «воспитатель». Соль этого номера стенной газеты заключалась в карикатуре юмористического отдела, иллюстрированного даровитым художником из заключенных. Рисунок изображал: бежит в больших попыхах «парашник» [11] а на него спокойно смотрит зритель «заключенный». Подпись:
П а р а ш н и к. Горький приехал.
3 р и т е л ь. На сколько лет и по какой статье?
Горький почитал газету и шутливо похлопал по плечу стоявшего рядом с ним чекиста.
Группа направилась к нам. Во главе шел один из злейших палачей русского народа, Глеб Бокий, постоянный инспектор Соловецкого лагеря, член коллегии ГПУ, отправивший на тот свет бесконечное количество русских людей. Там же в группе были: начальник лагеря Ногтев, его помощник Мартинелли и еще несколько второстепенных чекистов. Группу замыкали молодой Максим Пешков (сын М. Горького) с женой. Оба они были в кожаных куртках и имели веселый вид. Очевидно, экскурсия их забавляла.
Я с волнением ждал прихода Горького. Вот он уже близко. Жадно всматриваюсь в это лицо, изборожденное глубокими морщинами, в эти глаза, поглядывающие из под насупленных бровей:
— Вот он, вот босяк, познавший собственным опытом все житейские невзгоды. Его не надуют. Нет, он увидит и поймет наши невыносимые страдания! Он скажет свое слово. И уж, конечно, к его слову прислушиваются все: оно ведь звучит на весь мир. Не может быть, чтобы он покрыл здешние злодеяния. Не может быть, чтобы его совесть промолчала при зрелище неслыханных преступлений, творимых чекистами. Неужели он закроет глаза и заткнет уши — не захочет видеть, не захочет слышать?
Горький поравнялся с нами и… прошел дальше немного развалистой походкой, покуривая и покашливая.
И все.
Даже ничего не спросил. Ни кто мы, ни каково работается. Посмотрел из под насупленных бровей и дальше.
Направился он по лесной дороге в Соловецкое пушное хозяйство. Здесь, в лесу на дороге его подстерег и перенял топограф Ризабелли. Он вышел из чащи неожиданно для чекистов и, уйдя с Горьким вперед, рассказал ему о многом, что творилось в лагере. Улучшив минуту Ризабелли опять юркнул в кусты. Воображал, что была, не была, но он сделал свое смелое дело: открыл Горькому глаза на Соловецкую правду и предостерег его от чекистской туфты.
Горький посетил на главном острове все места, где работали заключенные, побывал всюду за исключением рабочих рот, то есть, как раз дна лагерной жизни. Был показан Горькому даже Секирный изолятор. Здесь была загнута туфта по всем правилам чекистского непревзойденного искусства. Подлинные заключенные Секирного изолятора были заранее переведены за шесть километров на Амбарную (скит на островах на Амбарном озере). Вместо них сидело шестеро переодетых чекистов. Горький застал их благодушно читающими газеты. Не тюрьма, а читальня, не застенок, а клуб.
На электростанции начальник её, инженер из заключенных, не убоясь чекистов, обратился к Горькому в присутствии их со слезами, умоляя о защите. И еще шесть заключенных, один за другим, находили случай проникать к Горькому, чтобы осветить перед ним с возможной полнотою, творящиеся в Соловках чекистские преступления. Так что туфта туфтой, но Горький всю правду видел и был осведомлен обо всем.
Туфта же, конечно, усердствовала во всю. Ровно в двенадцать часов был дан с электростанции гудок: впервые со дня основания лагеря. За гудком последовал двухчасовой отдых: это уже совсем неслыханно и из ряда вон выходило. Несколько дней прожил Горький на Соловках в удобном хуторе Горки, и во все эти несколько дней мы имели двухчасовой обеденный отдых.
Ага — думаем, вот оно что. Новым ветром повеяло. Вот оно уже сказывается человеколюбивое влияние проницательного босяка, которого туфтою не проведешь, потому что он сам все испытал на своей собственной шкуре… Новых порядков надо ждать… Новые дни идут…
И они пришли, эти новые дни. Две недели спустя, мы прочли в «Известиях» хвалебную статью Максима Горького о политике ГПУ, с защитою смертной казни. Он объявлял естественным и законным «уничтожение классовых врагов»: меч пролетариата, то есть ГПУ, должен, дескать, прокладывать дорогу будущему.
А мы, как были, так и остались «удобрением для коммунистических посевов». И больше никаких льготных гудков, никаких двухчасовых отдыхов. Получили еще урок, еще одно подтверждение нашей обреченности.
И опять потянулись унылые дни без просвета, без надежды на избавление, без надежды когда-нибудь увидеть близких."